Многая лета, Ваше Святейшество!
Накануне Великого поста, 18 февраля, в московском Богоявленском кафедральном соборе прошли торжества по случаю 70-летия со дня рождения Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Прозвучали пышные поздравительные речи. Вручены миллионы, миллионы, миллионы алых роз, награды. Подведены итоги: "Возрождение миссионерства, религиозного образования, социального служения, пастырского окормления в армии и пенитенциарных учреждениях, обновление всех сфер жизни Церкви, рост ее авторитета в обществе в период Патриаршего служения Его Святейшества". Так сказано в определении Синода.
Юбилей провоцирует обернуться назад. Вспомнить то, что подернулось дымкой. Тем более, что времена на дворе , как заметил академик С. С. Аверинцев, забывчивые. Ушла в прошлое эпоха перестроечных послаблений, когда у кормила церковного корабля встал нынешний юбиляр, и вместе с ней ощущение свободы и открытости ко всему миру, надежда на скорое и достойное вхождение в Европу.
Избранный без явного стороннего давления на Поместном соборе 1990 года новый предстоятель (в миру Алексей Михайлович Ридигер) принял на себя бразды управления в непростой период: ставшее уже традиционным отставание сознания духовенства от стремительных перемен в сознании общественном, замаячившие повсюду угрозы раскола, неготовность сложившихся форм церковной жизни к разительным переменам, происходившим в государстве, - все это поставило перед первосвятителем множество вопросов. И, может быть, самый пикантный из них был связан со стратегией невмешательства в политику, с соблюдением баланса сил между консервативным и либеральным течениями внутри церковной ограды.
Удалось ли патриарху сохранить разумный нейтралитет, не поддаться на провокации красно-коричневых, активно действующих внутри церкви? Вопрос, на который сегодня. увы, можно дать однозначный ответ. Но прежде чем это сделать, вернусь немного назад.
В начале девяностых мне, в качестве корреспондента "Журнала Московской Патриархии", приходилось довольно часто присутствовать на патриарших богослужениях, видеть главного церковного руководителя в самых неожиданных ракурсах. С некоторыми наблюдениями тех лет хочется поделиться с читателем.
Август 1990-го.. "О, дивный остров Валаам!" Монашеское пение летит над Ладогой. Наш катер, с группой невских паломников, покачиваясь, приближается к легендарному острову. Вот уже показалась Никольская церковь, служащая маяком, волны совсем скисли. И по рассветной глади мимо насупленных, в зеленоватых морщинках скал плавсредство заползает все дальше в бухту.
Спасо-Преображенский монастырь, недавно переданный церкви, стоит весь какой-то серенький наверху. Патриарх прибыл на остров часа три назад, в обществе почетного члена Фонда возрождения Валаама госпожи Койвисто, супруги президента Финляндии. Хотелось, видимо. самому показать ей царящую мерзость запустения, и то, что предстоит сделать, восстановить. "Мы надеемся на сотрудничество с финскими специалистами, которые помогут закрепить красочный слой на росписях. Новые синтетические материалы несовместимы с теми красками, растворами. кирпичной кладкой, которые были созданы когда-то специально для Валаама", - отвечает он на вопрос одного из корреспондентов. Для патриарха эти места связаны с воспоминаниями детства. И вот теперь он снова здесь - Всехсвятский, Никольский, Предтеченский скит. Идем лесной, в рытвинах дорогой. Навстречу попадаются местные жители-грибники, останавливаются и удивленно смотрят как владыки. подбирая рясы, осторожно маневрируют, обходят лужи, а сам святейший, поддерживаемый сбоку иподьяконом, бодро преодолевает препятствия. На острове, как рассказывает писатель Зайцев в известном очерке, стоят в самых неожиданных местах деревянные кресты. Удивительно, как их быстро восстановили. Идешь - то ли он на тебя смотрит, то ли ты на него. Остановились у одного из них в редком сосняке у крутого обрыва. Пропели "вечную память" тем, кто здесь жил, подвизался.
Вечером на вертолете патриарх вылетел в Петрозаводск. Командир экипажа связался с аэродромом. Оказывается, руководители Карельской республики ждут-поджидают уже больше часа прибытие дорогих гостей, Патриарх, когда сообщил эту новость попутчикам, мягко улыбнулся. Действительно, еще совсем недавно приходилось выстаивать очереди к уполномоченным по делам религии, а теперь эти самые уполномоченные в числе прочих пупков расшаркиваются и уверяют в преданности до гроба. Правила игры меняются буквально на глазах.
После трудного дня хочется доползти до койки, упасть. Но впереди длинное богослужение. А на следующий день еще одно, на котором возводится в сан епископа Мануил, предстоятель вновь учрежденной Олонецкой епархии. Затем патриарх встречается с руководителями республики, с участниками собрания полномочных представителей союза городов северо-запада России, дает пресс-конференцию. И везде надо быть. Программа очень насыщенная, как и во время любого первосвятительского визита. Иподьякона "и прочая архиерейская сволочь" (как сказано в одной книге семнадцатого века о челяди епископа) с ног падают, а Алексий II ничего. И это, конечно, удивляет.
Патриарх служит часто. Народ его видит, имеет возможность к нему подойти, поговорить. Среди многочисленных богослужений - в областных центрах и в провинциальных городах, в крупных населенных пунктах и в совсем небольших селах, больше всего запомнился молебен в поезде Москва - Ленинград. Февраль 91-го. В специальном вагоне - рака с мощами преподобного Серафима Саровского. Поезд несется в ночь, а святейший под перестук колес читает акафист, огонь дрожит в его руке.
Обретение мощей Серафима стало, бесспорно, важным событием в религиозной жизни России. Торжественная, несколько театрализованая процессия привлекла внимание москвичей и СМИ. Ряженые казаки и хоругви становятся с этих пор частью постперестроечного карнавала. Патриарх стремится все время быть на виду, в объективе камеры, в ракурсе фотоаппарата, и явно входит во вкус "дозволенных", "сверху спущенных" перемен.
Между тем, в быту первоиерарха сохраняется домашняя, патерналистическая атмосфера, доставшееся, так сказать, по наследству. Если забыть на минуту об идеологии и политике, и посмотреть на жизнь "Чистого переулка" (резиденция предстоятеля церкви) как на существование большой семьи, то многое может умилить и растрогать. Совместные богослужения и просто служения, минуты отдыха, непринужденного разговора способствуют созданию микроклимата, который распространяется за пределы узкого круга "допущенных к телу". Вспоминаю Пюхтицкий монастырь, где так хорошо пройтись по опавшим листьям к св. источнику. Патриарх после литургии сидит в покоях настоятельницы, а монахини душевно, "сладкогласно" выводят "Ксения блаженная, матушка Ксения, пред твоей иконою Богу помолюсь". Ксения - недавно прославленная питерская юродивая. Во все свои приезды в Петербург патриарх обязательно посещает церковь Смоленской иконы Божьей Матери с часовенкой, где она похоронена. Вспоминаются и другие, может быть, незначащие для постороннего взгляда, сюжеты. Молдавское село. Под праздничный перезвон духовенство и народ встречают дорогого гостя хлебом-солью. Село славится производством вин. Директор винзавода уговаривает патриарха спуститься в погребок, продегустировать продукцию, и он движется среди огромных бочек, в каких-то немыслимо узких коридорах, а глазки сопровождающих весело поблескивают. А приветственные речи (во время одной из них святитель поморщился - когда ему напомнили, что он является первым нерусским патриархом РПЦ - хочется все-таки являть собой религиозного лидера великороссов) - сама стилистика, обороты, вроде "дорогой владыка и любящий отец", сдобренные изрядной толикой лести. Но здесь я уже плано перехожу к темной стороне патернализма - к домостроевскому менталитету: хочу казню, хочу милую. Быть может, именно патриархальная ментальность не позволяет признать "Чистому" явные, очевидные промахи.
В начале девяностых огромные массы людей обратили свои взоры к церкви, и это было вполне понятно. За семьдесят с небольшим лет религия не только не успела полностью выветриться из людской памяти, как объединяющая сила, но и приобрела новое качество, как естественная альтернатива - и чуть ли не единственная - идеологии коммунистической. Однако, в таком ее качестве ее, похоже. воспринимали и те, кто формировали идеологию государства. Пользуясь непросвещенностью народа в вопросах веры, политические структуры пытались превратить церквовь в привычный им идеологический инструмент, дидактическую дубинку. И здесь они действовали во вполне традиционном русле.
Болезненные отношения между церковью и властью сложились не вчера. Самодержавие постоянно вторгалось в те области, куда оно входить не имело право. Вынужденное сожительство с безбожной властью привело к еще более печальной ситуации - клир оказался на очень коротком поводке у партаппаратчиков. Характер этих отношений прекрасно выражает адекдот, который мне довелось услышать в окружении предстоятеля, что само по себе симптоматично: "Раз вызвали патриарха Московского и всея Руси Пимена куда следует и говорят: пора настоятелей всех московских храмов сменить.
А с кого начать? Пригласил святейший к себе протоиерея Игоря: подсказывай! А протоиерей молчит: знает - любое неосторожное слово - и человека под нож. Ладно, вздохнул святейший, ступай, да смотри, не говори никому.
Пришел домой протоиерей, на сердце кошки скребут. Пожаловался матушке. Не рассказывай только никому, ни-ни. Матушка никому и не сказала. Кроме одной знакомой матушки. А через два дня все настоятели церквей Москвы знали: ой, будет. Дошел слух и до святейшего. А он будто и ждал того. Поджидал: не сорвется ли отец настоятель? Позвал патриарх протоиерея Игоря и речет: я ж тебе говорил, отче, не рассказывай никому. А ты? Так-то. С кого начать... С тебя и начнем."
Сросшаяся за годы советской власти с этой самой властью церковь не спешила освободиться от государственных пут. Запертая доселе клетка была открыта. Но птичка не думала улететь, и волновалась, почему ей не несут положенные водичку и просо. Тем не менее, как говаривал последний президент СССР, процесс пошел.
Первые годы патриаршества Алексия II связывают с возрождением церковной жизни. Открываются тысячи храмов и десятки монастырей. Создаются воскресные школы и православные гимназии. Совершаются богослужения в инвалидных домах, в приютах для престарелых и в тюрьмах. Прямо на площадях, против зданий КГБ совершаются панихиды. В церкви появляется множество зеленых листков. побегов. Возникают сестричества. братства. Многие люди активно включаются в работу по восстановлению разрушенного. Прихожане лучше знакомятся друг с другом, возникают горизонтальные связи. Казалось, еще немного, и РПЦ станет нормальным, социально весомым институтом в новом демократическом обществе. Однако быстро выяснилось, что, во-первых, общество эволюционирует отнюдь не в сторону демократии, и, во-вторых, что внутри церкви существуют мощные силы, которые на корню не приемлют идею соборности и обновления.
Начало девяностых - это время действительно не использованных возможностей, когда быстро и практически безболезненно для церкви можно было провести реформы: перейти на новый стиль (хотя бы для того, чтобы не праздновать новый год дважды), русифицировать богослужение, наладить активную миссионерскую работу. Инициировать эти реформы мог патриарх, к мнению которого не просто прислушивались, но которое было решающим. Однако этого не произошло. Более того, предстоятель церкви повел дела в сторону полной консервации и стагнации жизни. В Москве рукополагались священники, вовсе не настроенные на диалог с миром, и о которых в народе принято говорить "кадило и кропило". Клир стабильно пополнялся людьми определенной политической ориентации. Миссия плавно переросла в контр-миссию, в лютую и совсем не христианскую по духу борьбу с инаковерующими. Смещенный после долгой борьбы председатель Издательского отдела митрополит Питирим был заменен откровенно "красным" епископом Тихоном, который тут же дал приют под своей крышей фундаменталистам из "Радонежа". Попытка создать общецерковную газету, на страницах которой появились бы рубрики, знакомые по светским изданиям: бизнес, политика, культура, спорт, газету, направленную на диалог с обществом, не удалась. Патриархия не умела и не знала, что сказать обществу.
Патриарх при этом произносил правильные, несколько трафаретные речи о духовных и нравственных ценностях, о делах милосердия. Когда в речи святейшего проскальзывало упоминание "братских церквей", ухо советского человека не могло не слышать за этим знакомых до оскомины "братских партий". Конечно, неприятно, но ведь не в одной стилистике было дело - за всем этим стояла живая жизнь. Которая, однако, все больше и больше закисала.
Линия поведения церковного руководства плавно колебалась вместе с линией партии власти. И хотя на словах церковь не раз расходилась с решениями президента, фактически она принимала их, будь то штурм Белого дома или чеченская война. Но когда церкви в какой-то степени удалось дистанциироваться от государства, церковное руководство оказалось заложником власти внутрицерковной, фундаменталистской.
Так называемая православная общественность сегодня диктует свою волю православному народу и в вопросах сугубо внутренних, и в чисто политических. Для "православной общественности" характерно неприятие экуменизма в любых его формах, жесткий антизападный настрой, ориентация на красно-коричневые лозунги и утверждение собственной непогрешимости. Выразителем этой "общественности" являются, например, радиостанция "Радонеж" и телепрограмма"Русский дом", которым патриарх охотно дает интервью. К сожалению, это не единственный жест святейшего в сторону радикалов. Когда патриарх благословляет руководителя "Союза Михаила Архангела" или упоминает о возможности членства православных в РНЕ, это не может не беспокоить.
Тем более, что все это происходит на мрачном фоне угасания всех сторон приходской жизни: замирает социальная и миссионерская работа, исчезает культурный импульс. Большинство сограждан продолжают воспринимать православие как своего рода музей-заповедник обычаев и народного духа. Да и сама церковь превратилась в часть декоративного фасада, застыв в глянце рекламы Святого Источника и Ха-Ха-С (Храм Христа Спасителя) . Прошла мода на освящение офисов и машин (чтобы "домина сия стояла твердо и с места не двигалась"). Исчез первоначальный интерес к запретному плоду. И осталось - традиционное благочестие: длинные, пышные богослужения, крестины и молебны, почитание чудотворных икон и паломнические поездки.
Глядя на очереди за святой водой, вглядываясь в лица, вслушиваясь в разговоры, невольно спрашиваешь себя: многие ли из прихожан знакомы между собой? Общаются ли они вне храма? Помогают ли друг другу? Вопросы, увы, чисто риторические. Общинная жизнь еле теплится внутри церковной ограды. Несмотря на постоянно звучащие речи патриарха о ее возрождении.
Начать с того, что прихожане совершенно бессильны перед руководством, даже если это руководство однозначно неправо. Только в Москве разгромлен ряд общин, не вписавшихся в господствующий фундаменталистский дискурс. Вопреки действующему гражданскому уставу до сих не собираются приходские собрания в храмах Успения и Всех святых на Кулишках. Тысячи людей, в том числе профессора, академики, пишут письма патриарху, с просьбой прекратить беззакония. Но он хранит стоическое молчание. Воскресные школы - дети, о которых так любит распространяться Его святейшество - занимаются на квартирах доброхотов, в подвалах, и их родители не в состоянии объяснить своим чадам, почему, скажем, главный церковный начальник выгнал их из стен Сретенского монастыря, даже не подумав о их судьбе.
Но даже если община не "свободолюбива": вполне консервативна и до йоты послушна священноначалию, нет никаких гарантий, что она завтра не окажется на улице. Случаев таких тоже множество. И происходят они главным образом потому, что церковное руководство конструирует церковь исключительно как армейскую команду епископов-администраторов и во всем послушного им клира. Миряне оказываются при этом третьим лишним. Они могут быть, а могут и не быть вовсе. В конце концов, чтобы безбедно жить, духовенству достаточно сдавать церковные помещения под офисы, а епископам плотнее сотрудничать с бизнесменами, которых, конечно, привлекают церковные льготы от налогов.
Клерикальная ментальность распространилась широко, и сегодня воспринимается чуть ли не как норма церковности. И патриарх во многом способствует этой самой клерикализации. Казалось бы, после костра из книг известных богословов и философов в Екатеринбурге, устроенного по мановению руки владыки Никона, Москва не должна молчать. Однако центр лишь слегка пожурил идейного автора аутодофе, и тем, разумеется, укрепил его позиции. Для характеристики современного клерикализма очень показателен случай в Томске. Назначенный туда епископ Аркадий в считанные месяцы развалил с таким трудом налаженную приходскую и образовательную работу, а православных батюшек, пытавшихся этому воспротивиться, запретил в служении. Люди в рясах, однако, не возмутились этим фактом. Более того, около сорока человек поставили свои подписи под "Заявлением духовенства Томской епархии". "Мы глубоко возмущены антицерковными действиями и поступками запрещенных клириков", - говорится в нем. Ну и т. д., в духе советских писем-протестов против Сахарова и Солженицина. Хорошо, что эта история все-таки имела счастливый исход: Синоду хватило мужества признать свою кадровую ошибку и перевести с понижением владыку Аркадия в другое место.
Кстати, в России слово "клерикализм" впервые появилось не в дешевых атеистических брошюрках, а в солидном православном журнале "Миссионерское обозрение", и звучало как положительная характеристика. "Миссионерам" ответил другой православный журнал, "Руководство для сельских пастырей". В N43 за 1904 год мы читаем: "Духовенство не только не пытается в своей деятельности и жизни ответить на вопросы и запросы русской души, показать в своей деятельности и жизни истинно-церковную жизнь, но действует в противоположном смысле. Лучшие духовные журналы не обинуясь говорят: Церковь - это духовенство ("Церковный Вестник"), служение Церкви состоит в служении духовному сословию in corpore ("Миссионерское обозрение")".
"Духовные журналы с полемическим направлением... совсем не великодушны ни в терпении, ни в снисхождении. Они не церковны, потому что грубо сословны; не духовны, потому что не назидательны, не евангельского духа; и не великодушны, так как прощать они не умеют, а лишь бранить, карать и пр."
Статья завершается словами: "Итак, дайте содержательное богослужение, вдохните идею в обряды, дайте хорошую проповедь: интеллигенция всею душою пойдет в храм и полюбит его."
Эти утверждения актуальны и сегодня, когда унылая унификация и стилизация возводится чуть ли не в норму церковной жизни.
В заключении хочется сказать вот о чем. Конечно, патриарх не может решить множество проблем, обрушившихся на церковь. Но он как бы задает тон. Важна стратегия личного поведения святителя, на которую ориентируются все-таки многие люди. Жаль, что разнообразные фигуры поведения первоиерарха свидетельствуют, что он движется в сторону церковных радикалов. И все-таки у меня лично остается надежда, что этот ход не бесконечен, и Церковь в тревоге мирской суеты не забудет о своем главном призвании.